Свои среди чужих: о русских детях в окружении мигрантов

СВОИ ВАХХАБИТЫ (Вместо предисловия)

Эта статья родилась тогда, когда я сидел напротив симпатичных русских ребят, учащихся одного из колледжей российской системы образования в одном российском городе русской Сибири. Их было, кажется, девять — с виду обычных русских мальчишек, не старше 15-ти лет. Необычным было то, что все они были ваххабитами. Стороннему наблюдателю в это было бы трудно поверить, но именно этим было обусловлено мое присутствие здесь. Образование зашло в тупик.

Их собрали в отдельной аудитории специально для беседы. Разговаривали довольно долго. Во время разговора одного из парней куда-то отослали, он вернулся и деловито сложил в уголок принесенные коврики для намаза. Самый тщедушных из моих собеседников, совсем с виду ребенок, когда узнал, что я был коллегой убитого несколько лет назад в Москве радикальными исламистами священника Даниила Сысоева, за моей спиной отчетливо произнес: «Нужно и этого замочить». Когда я повернулся, поставленная ребром рука у его горла заканчивала демонстрацию того, как это нужно сделать. Я его внимательно рассматривал: у него было наивное лицо… и далеко не наивные глаза, которые он и не думал от меня отвести. Его друзья были с ним очевидно солидарны. Такие с виду вполне милые дети, окончившие свои детские игры в неигровом ваххабизме и с недетской усидчивостью наглядно, с вызовом, выполняющие все его строгие предписания. Даже в условиях учебного заведения…

Их небольшое сплоченное сообщество однозначно доминировало над обычным детским коллективом колледжа. Их явно боялись, и это было одним из аспектов их управляемой стратегии. Наше общение, если его можно так назвать, представляло собой переговоры в разгар войны. Парламентарием был я. Один из них, этнический исламист, внимательно следил за поведением остальных. Но дети все же есть дети и через какое-то время их жестко спаянный искусственной злобой монолит дал небольшие трещины. Пока я по ходу мучительно обдумывал дальнейшую свою «дислокацию», понимая, что возможная мера нашего разговора – чья-то жизнь или смерть, как в аудиторию твердо вошла обычная школьная завуч, и бесцеремонно вырвав меня из их душевного ада (где я уже отчасти профессионально увяз), с комсомольским задором провозгласила: «Но вот и хорошо, что поговорили, мы все живем в большой стране и нужно жить дружно!»… Эта постсоветская утопия была частью некого апокалипсического сценария судеб этих подростков. Я провожал их глазами и думал… сколько стоят эти души?.. и кто заметит их утрату в суете нашего сумбурного мира? Они ушли, снова слившись в управляемую убийственную машину. Когда уходил я, меня почти профессионально «вели». Это было как-то умилительно наблюдать в среде колледжа, трудно пока было смириться с мыслью, что происходящее совсем не «зарница». Я отметил, что в моем «ведении» участвовало уже далеко не девять ребят: серьезно-внимательных смуглых лиц, очевидно контрастирующих с пестро мелькающей средой подростков, было куда больше. В последующих учебных заведениях такие же лица меня уже ожидали.

Я тогда вдруг вспомнил свою школу 70-х годов и вот о чем подумал: здесь ведь все всё понимают, уж точно дети знали куда больше, чем их учителя. И именно в этом была какая-то особая аномалия, потому что в основном это были обычные, советские дети… среди которых учились потенциальные убийцы – ваххабиты, их однокашники. Все ведь знали это, как минимум, из сообщений новостей о терактах. И это действительно так: ваххабизм исповедует философию смерти, уничтожения, выделенную в практическую дисциплину. В определенном смысле весь колледж был в заговоре. Одни готовились убивать, другие искусственно скрывали свое к этому отношение. При этом разумные дети не могли не понимать, что потенциальными жертвами были именно они. Подумалось: «Девочки, наверное, влюбляются в загадочных ваххабитов… а в интернете есть кадры, как их кумиры и учителя отрезают головы «неверным»… а сегодня все дети в интернете…». Ну, в общем, да… хороша образовательная среда.

Статья Уголовного кодекса, предполагающая ответственность за недоносительство, отражает в себе непреложные нормы общечеловеческой морали, и именно школа, по идее, закладывает их в детскую душу. Противление злу – нравственный императив, нет ничего пагубнее для души ребенка обыденное сосуществование с тем, с чем даже частично смиряться никак нельзя. В душах такого детско-юношеского сообщества неизбежно развивается глубинная патология — и в откровенно злых, и в потенциально добрых. И если власти не опомнятся и не выжгут всеми возможными средствами зачатки исламского радикализма из системы образования и воспитания российской молодежи, он выжжет все «разумное, доброе, вечное» из душ наших детей даже там, где им придется просто «наблюдать» его присутствие.

С родителями я отказался разговаривать, многих из их, как я узнал, в целом все устраивало – «не пьют»… «курить бросили». Что ж, свято место пусто не бывает.

Но с моими девятью собеседниками и им подобными пока еще можно и нужно говорить – если есть кому, желание и понимание проблемы. Их нынешнее состояние пока больше не от радикального ислама, а от юношеского радикализма, но, оставленные под губительным авторитетом, – эти подростки станут пушечным мясом. И многие уже стали.

Крайняя озлобленность русских девчонок, принявших ислам, по отношению к своим землякам – была непробиваема. Другие русские девочки полушепотом признавались: «Крестики прячем по пути в школу…»

Справка: ХМАО – Ханты-Мансийский автономный округ Югра, Западная Сибирь, часть Тюменской области, на которую приходится более половины всей нефтедобычи России. По переписям в период с 1939 по 2010 годы около 80 процентов русского населения.

ЛИЧНОСТЬ В ПРИЦЕЛЕ

В течении почти девяти лет я посещаю регион ХМАО по приглашению местных властей в качестве специалиста по проблемам религиозной деструкции, молодежных субкультур и психологических зависимостей. В 2010-12 годах – по поводу массового принятия русскими подростками, учащимися средних учебных заведений, радикального ислама. Десятки часов общения с аудиториями разного профиля – от рабочей среды до учащихся школ, колледжей, педагогов и социальных работников – позволили сделать определенные выводы, при этом наблюдая развитие определенных процессов в многолетней динамике.

Многие города ХМАО (как, к примеру, Мегидон, Лангепас, Ханты-Мансийск) — своего рода образцово-показательные, где социальная и административная работа на сегодня – лучшее из возможного. Взрослые горожане пока еще могут спать спокойно, но, увы, не их юные сограждане – если говорить о быстро набирающей силу проблеме религиозного экстремизма и этносепаратизма. Именно дети, подростки, в основном учащиеся средних учебных заведений, на фоне некоторого общего благополучия, вошли в первый эшелон борьбы за жизненное пространство, и это может быть для них слишком тяжким грузом.

Аналогичная ситуация практически повсеместна – по всей нефтяной Сибири. Со всех сторон и всеми возможными путями сюда идет радикальный ислам. Время не ограничивает его глобальные притязания, он ведет тотальную «надвременную» войну. Ни законы цивилизованного общества, ни даже сама человеческая жизнь ничего не значат в его фундаментально обоснованной стратегии захвата власти – особой, сакральной, над обществом, государством и главное – над личностью. В прицеле агрессии исламского прозелитизма юная, еще не сформировавшаяся личность. Захватив ее, радикальный ислам обеспечивает себе будущее. И, увы, эта пагубная стратегия успешно реализуется.

Проблема сосуществования исламского и христианского миров, как в России, так и на Западе, сегодня крайне обострена и предельно широко обсуждается в СМИ, Интернете, и потому не имеет смысла останавливаться на ее общих вопросах: ясно – проблема есть, массовые миграции быстро меняют мир. Но если эти проблемы касаются не взрослого, а совсем юного общества – подростков, детей, то здесь требуется совершенно особое внимание и особый же подход.

Сразу оговорюсь: в этой работе нет ни критики ислама, не полемики с ним. Я занимаю вполне взвешенную позицию в данном вопросе, считая, что споры непродуктивны. Религия в принципе призвана сформировать сугубое отношение к ценности жизни, вне зависимости от ее происхождения. Нам жить в одной стране, и мы долго мирно жили в ней. Скоротечные политические и иные метаморфозы изменили и мир, и страну, и людей, но жизнь в принципиально новых условиях, по сути, только начинается. Как начинается, все мы видим – с невиданной по масштабам крови никем не объявленной войны. Но не кровью вымывается генофонд – духовным уродством, утратой молодым поколением тех жизненных смыслов, которыми и определяется человек своего народа, своей земли, Родины. Этот труд имеет целью обнажить ту сторону нашего сосуществования, которая обычно незримо протекает внутри громких внешних событий, но именно она определяет будущее лицо мира. В семейных скандалах обычно не спрашивают мнение детей, а именно их души несут в себе пагубные последствия взрослых конфликтов. Так и в тех катаклизмах, которые потрясают наше общество, мы чаще всего не замечаем самые внимательные глаза, неизбежно впитывающие в себя все взрослое несовершенство. Это глаза детей, подростков, первых жертв любых столкновений человеческого мира. Мы еще не поняли, что проблема религиозного экстремизма, радикального ислама, которая многим кажется еще очень отдаленной, существующей на некой периферии общественной жизни страны, уже в полной мере оказывает свое разрушительное влияние на неоформленные умы и души наших детей, выстраивая их по своим уродливым канонам.

В жизни человеческого общества нет более сложных и многогранных проблем, чем вопросы религиозного и этнического сосуществования. Самые опасные и острые их грани – проекция религиозных воззрений на сферу национальных вопросов и, соответственно, наоборот. Особенно в многонациональном и поликонфессиональном обществе.

Каждая новая генерация эмигрантов считает своей родиной ту страну или регион, где она родилась и выросла. Недавно прозвучавшее в прямом эфире в ответ на возмущение одного представителя ислама по поводу отсутствия официального статуса у праздника «Курбан байрам» резкое требование Президента РФ к переселенцам из традиционно исламских районов России или СНГ в центральную Россию «бережно относиться к культуре, в которую приехали» – относится к взрослым, но не к детям. Не к тем детям, подросткам и молодым людям, которые родились или выросли в традиционно российских городах. Это уже их мир, и освоение его – их главная задача. И какими методами они будут это делать – пока еще в некоторой степени зависит от позиций власти.

Наблюдения: Свои среди чужих

Еще три-четыре года назад в среде учащихся городов Югры, которые я посещал, я наблюдал определенное противостояние – вполне естественное противостояние разной ментальности и культур, но в последние год-два – почти нет. Не потому, что его нет, а потому, что статус-кво сил уже достаточно определен. Сегодня уже можно утверждать: однозначно не в пользу славянского, русского населения. Подчеркну: речь идет именно о мире детей и подростков.

Я со всей очевидностью увидел, насколько злободневными стали для подростковой среды сугубо взрослые вопросы религиозного существования – причем за неадекватно короткое время. При этом не в теории, а на практике, в жизненных реалиях. Было бы просто преступно оставить самих подрастающих детей в этом разбираться.

Темы, которые я предлагал молодежи, более касались социальных проблем: этика отношений, жизнь в информационном пространстве, проблемы игромании, наркомании и т.д., а все вопросы, которые поднимали дети, – касались проблем религиозных. Детей не ограничивают взрослые табу на острые темы, они спрашивают о том, что их волнует, в чем они живут. Все естественные подростковые конфликты уже сегодня приобретают устойчивую религиозно-этническую окраску, а в самом ближайшем времени это может стать превалирующей основой взаимоотношений в подростковой среде. Юношеский максимализм, перенесенный на религиозно-этническую почву, – явление крайне взрывоопасное: детские войны зачастую более жестоки, чем войны взрослых.

Я достаточно широко изучил ситуацию не только по разговорам на местах, но и из иных доступных источников, особый интерес представляет общение самих подростков региона в социальных сетях. И при этом такова ситуация в разной степени по всей стране.

Обобщая (и крайне смягчая), цитирую изречения взрослеющих детей: «Русские пацаны вооружаются… а что они могут сделать против организованной толпы приезжих», «Среди них («приезжих» – И.А.) много хороших ребят – если по отдельности, а вместе – агрессивная толпа», и все в этом роде. Лексика молодежи забита терминологией, о которой некоторое время назад мы просто ничего не знали. Все разговоры в итоге сводятся к «хачики, чурки, черные, южане, приезжие» и т.д. – если выбрать из мата и ругательств удобопроизносимое, но это малая доля процентов от «живого» языка. И термин «неверный» вошел в обыденный лексикон определенного сообщества юных пользователей интернета.

На лицах некоторых молодых людей из неисламской среды, с которыми мне удалось поговорить «тет-а-тет», был написан обыкновенный человеческий страх – перед абсолютно превалирующим и агрессивным «юношеским исламским сообществом», усиленный ясным пониманием своей незащищенности. Кто-то несколько раз просил, чтобы я «никому не говорил». И это, в общем-то, «в мирное время»…

Подростковые «диспуты» на религиозные темы, как правило, кончаются полным фиаско русских, очень мало знающих о своей вере и культуре. Не только постсоветская индифферентность к религиозной проблематике играет свою роль, но даже у верующих православных христиан не принято выводить свои внутренние убеждения на внешнее обсуждение, в отличие от представителей ислама. Его юные последователи так же не владеют какими-то богословскими знаниями, но пользуются терминологией своих реакционных полемистов, разными путями вложивших в их неокрепшие умы рубленные антихристианские фразы и понятия. В конкретных условиях все это приобретает сугубо этнические значения. Уже сегодня в сознании исламских подростков понятие «русский» полностью отождествлено с «православный» и «христианин». Это классика ненависти исламских радикалов. Конечно, особо отличаются агрессией именно те русские, славянские подростки, которые были обращены в ислам – радикальный, в абсолютном большинстве случаев.

Так, к примеру, одна такая русская девушка в хиджабе, нисколько не смущаясь присутствовавших на беседе русских же парней, так и сказала: «Полон город ваших православных пузатых… (шлюх, имелось в виду)». В более точном смысле это звучало и как «ваших русских».

Кто-то может увидеть нечто позитивное в том, что на фоне тотальной безнравственности они горды своими достижениями на пути исламской нравственности, но прилегающие к этому злоба и превозношение делают это лишь еще одним инструментом в агрессивном прозелитизме.

Все, что касается устоев ислама, даже в условиях школы при любой возможности декларативно демонстрируется. И это своего рода сознательный и несознательный вызов. Кому? В итоге – России. Наблюдая молящихся на ковриках новообращенных русских подростков-ваххабитов – учащихся колледжа или какого-то иного учебного заведения в городах Югры, невозможно представить подобного рода «массовое» проявление христианской веры в школе, кроме естественных крестиков на шее. На фоне этой нормальной ограниченности русских ребят исламская молодежь совершенно неограниченна. Да и с крестиками уже не так просто, о чем чуть ниже…

Понятно, что нельзя делить детей на своих и чужих. Более того, дети, пережившие трагедию, более нуждаются в опеке и внимании, но с определенного возраста все меняется. Мир нужен всем, проблема трагична как для русских, так и для детей из исламских семей – расовая неприязнь одно из самых разрушительных чувств, но как избежать ее в роковом сближении, сжатом стенами учебного заведения.

Можно привести некоторые примеры из опыта Душепопечительского Центра, в котором я работаю. К нам обращаются многие быстро поседевшие родители по причине участия их детей-подростков в разного рода фашиствующих молодежных группах. Где в основе их явной невменяемости, как правило, лежит ярый антисемитизм. На недоумение родителей «почему так произошло?» после нескольких вопросов находится очень простой и логичный ответ: потому что в их русских семьях по любому поводу обыденно обсуждалась известным образом жизнь евреев. И детская душа в итоге трансформировала эту «обыденность» в обыкновенный фашизм. Логично. Нелогично было бы, если бы этого не случилось. При этом «дитя» вступив в «организацию», немедленно переносит свое «национальное рвение» уже на всех «нерусских», а в основном на выходцев с Кавказа и исламских регионов. Так же имеет место и обратный процесс: остро поставленный фатальными условиями национальный вопрос, порождающий ту или иную неприязнь, проецируется в дальнейшем уже не только на приезжих, к примеру, с Кавказа — это становится определенным принципом жизни в человеческом обществе. Разрушительным – для самого этого общества.

Нужно ясно понять: в подростковой среде нет никакого умеренного или «традиционного» ислама – здесь он исключительно радикальный, пусть и «по-детски». Что более откровенно и болезненно, чем «по-взрослому», это заложено в естественных свойствах детско-подростковой психики.

Для нерелигиозных детей, попадающих в атмосферу религиозной агрессии, проблема даже более злокачественна, чем для религиозных, православных, в частности. Играет роль, во-первых, разный духовный иммунитет, во-вторых, в сознании религиозных этому противостоянию находится обоснование и логика ищет определенные выходы, а у атеистически воспитанных подростков фатальная неразрешимость этой атмосферы неизбежно формирует аномалии личностного плана.

Прозелитизм радикального ислама наиболее эффективно действует там, где человек поставлен в фатальные условия тесного сосуществования. В обществе – это армия, тюрьма и… школа. Касательно армии в некоторых регионах ставится вопрос о решении не призывать лиц из «южных регионов», чтобы не превратить службу русских парней в кошмар. Более того, в комендатуры поступает масса заявлений о призыве на службу от мигрантов с Северного Кавказа, в основном. Парадокс? Нет, выверенная стратегия, хотя и крайне грубо реализуемая.

В тюрьмах идет системная массовая работа по обращению уголовных элементов в радикальный ислам, чем крайне обеспокоены пенитенциарные органы. Радикальные исламисты создали в тюремной сфере так называемые «джамааты» и «организовали процесс преступления и наказания» таким образом, чтобы в тюрьмы попадали спецы ваххабитов по вербовке. Тоже парадокс? Нет, та же стратегия. Нужны войны.

Относительно школы в этом аспекте вопрос никто и не ставит, но он особый. Здесь своя особая же стратегия, которая учитывает вполне естественное течение событий. Во взрослом социуме условия общения разных мультикультурных групп продиктованы определенными социальными законами, и при этом есть возможность избежать постоянного контакта, потому межэтнические и иные разногласия не проявляют себя в полной мере. Но в школьном сообществе не действуют «взрослые» социальные законы, а в тупиках тесного общения вскрывается даже латентно существующая агрессия. Конечно, это актуально и для иных учебных заведений, но чем старше ребенок, тем он свободнее и это дает ему возможность избежать нежелательного общения, а «школьное расписание» не оставляет никаких шансов.

Так, к счастью пока не везде, но в лучшем варианте, выросший в такой ситуации человек будет просто стремиться при первой возможности уехать куда-нибудь подальше. Точно так же, как сегодня в уже «мирной» Чечне русское население однозначно вынуждено покинуть страну, благодаря этому «миру» имея лишь возможность сделать это как-то цивилизованно; как в солнечной Абхазии после избавления ее Россией от грузинского геноцида русские сидят на чемоданах, так и в городах русского Севера русские дети, принужденные к сосуществованию с гиперактивным «юго-восточным» сообществом, благодаря аналогичному «миру» будут всего лишь ожидать скорейшего окончания школы. А пока этот каждодневный процесс в корне уничтожает и то доброе, что еще благодаря усилию многих талантливых людей способно дать образование.

Между русскими подростками и детьми из исламских семей колоссальная разница в смысле определенной приспосабливаемости к окружающим условиям. Многие семьи мигрантов приехали из зон конфликтов, в которых сформировалась в прямом смысле «военная ментальность» переживших их подростков, возникли глубинные механизмы адаптации к самым разным формам агрессии – что совершенно отсутствует у русского населения, особенно юного. Дети быстро взрослеют на войне, и далеко не в лучшем смысле. Конфликты, о которых мы знаем, в основном происходили на межэтнической почве, и, естественно, что это стало в целом крайне обостренной темой в ментальности исламских подростков. Что для коренных россиян вообще никогда не было проблемой.

В целом остро резонирующая на национальную проблему специфика восточного мышления происходит из большой скученности на небольшом географическом пространстве разных этносов и их модификаций, как, к примеру, на Кавказе, где проживает более 50-ти этнических групп. Сейчас эта «специфика» перенесена в традиционно русские регионы и если данная тема фатально встала перед личностью, для которой она принципиально нова, то это наиболее разрушительно, так как не существует совершенно никакого опыта ее разрешения.

Свою роль играет фактор самого семейного уклада жизни этих народов – многодетных семей, где с раннего детства развивается определенная конкурентоспособность личности, в отличие от обычно единственного ребенка в русской семье, выросшего частью в тепличных условиях, частью – и, увы, большей – в «неблагополучных» семьях. О предпринимательских способностях восточной личности нечего и говорить – это хорошо известно.

Плюс элементарный криминалитет: возрастной ценз русских подростков, способных участвовать в организованных криминальных группировках, на порядок ниже, чем в группировках исламского толка.

Девочки-подростки откровенно рассказывали мне, что приходя в школу, они снимают нательные крестики (если одежда такая, что они видны), чтобы не подвергнуться осмеянию со стороны своих исламских однокашников. Но это безобидное «осмеяние» имеет корнем ярую ненависть «взрослых» радикалов – здесь возраст хоть и обнажает подноготную, но и смягчает ее. Хотя думается – последнее все же лишь благодаря условиям российской школы.

Дети обычно молчат по поводу своих школьных проблем, в целом даже не понимая их — это их мир, в котором они родились и живут, и все в нем кажется им вполне естественным, пусть даже и неприятным. Но взрослые не должны молчать, если они, конечно, не утратили способность понимать проблемы детей…

Вполне правомочно дать всей этой ситуации такую оценку: если ребенок, подросток, не имеет возможности реализовывать или естественно выражать свою этническую, культурную или религиозную принадлежность по причине страха перед какой-то постоянной угрозой, в итоге занимает пассивную позицию и это процесс долгий – это ведет к стиранию культурной и этнический самоидентификации личности. Если это процесс массовый и системный – он приводит к культурному самовырождению этноса. Что, по сути, имеет только одно название – ЭТНОЦИД.

Но процессы, о которых идет речь – часть глобального противостояния. Это известная тактика, отработанная тысячелетиями: янычары были, как известно, выращенными в исламе детьми православных греков и славян. Можно без всякой метафоры утверждать, что в тихих, «упорядоченных» городах Сибири уже живут и действуют сотни таких «янычар» – молодых людей из русских семей, принявших радикальный ислам и яро ненавидящих своих бывших единоплеменников и некогда родную страну. Их число неизменно увеличивается, ибо именно на них сделана политическая ставка…

Злокачественный приоритет молодежи

На наших глазах практически во всех регионах мира вспыхивают социально-политические конфликты, превалирующей основой которых являются разного рода молодежные бунты. Данную форму активности современной молодежи нужно особо отметить. При этом в европейских странах это в основном эмигрантская молодежь – не сами эмигранты, а уже родившееся в эмиграции поколение. И в абсолютном большинстве речь идет о выходцах из арабских стран. Это одна из причин того, что лидеры ведущих европейских держав теперь в один голос заговорили о крахе политики «мультикультурализма».

В последнее десятилетие в среде специалистов был принят термин, который ввел немецкий профессор Гуннар Хайнзон: «Злокачественный приоритет молодежи». Его уникальное исследование «Сыновья и мировое господство: роль террора в подъёме и падении наций» (Sohne und Weltmacht: Terrorism, Aufstieg und Fall der Nationen) исходило из де-факто базового участия молодежи в самых острых конфликтах современности. Их «качество» непосредственно связанно с резко превалирующим над остальным обществом количеством молодых людей, в основном мужского пола.

Профессор Хайнзон ввел термин «демографический сбой», чтобы охарактеризовать страны, которые будут неспособны сопротивляться приоритету молодёжи из других стран.

Определенная норма представлена следующими пропорциями: на 100 мужчин 40-44 лет должно приходиться 80 мальчиков до четырех лет. В европейских странах это соотношение примерно 10050-60, а в странах Ближнего Востока 100300-400. Разница более чем очевидна, как и вытекающие из нее перспективы.

Общие анализ современных данных по демографической ситуации в России вполне подтверждают приведенные исчисления и позволяют говорить о следующих цифрах (взятых с большими допусками): если означенное соотношение мужчин и мальчиков в мусульманских народах так же представлено пропорцией 100300-400, то у русских 10015-30. Этот дегенеративный процесс отмечен, к примеру, российскими военными специалистами, по данным которых к 2025 году количество мужчин, способных служить в Российской армии снизится на 30 процентов, и будет составлять всего порядка 6 млн.

Но, кроме того, в исламском мире – это приоритет молодежи над взрослым населением, а в европейском (русском в том числе) – это приоритет взрослого населения, что само по себе уже аномалия.

При этом приоритет может быть количественным, но может быть и качественным, имея в виду ту или иную активность или специфическую этническую ментальность. В религиозном же аспекте эта активность (и ментальность, соответственно) может быть просто несравнима – как несравнима агрессивная активность исламского прозелитизма и степенная проповедь православия, к примеру. В России очевидна тенденция синтеза количественного и качественного приоритета – что опаснее всего.

Наглядные примеры этого (злокачественного!) «приоритета молодежи» и его последствий – среда учащейся молодежи сегодня уже многих городов Западной Сибири, как и в иных регионах России с аналогичной демографической ситуацией. Это и «качественный» (пусть это и сомнительное «качество») приоритет исламской молодежи над детьми из русских семей, а в самой ближайшей перспективе и количественный. По крайней мере, таковые тенденции очевидны. Это действующая «подростковая модель» не столь отдаленного будущего всего «взрослого» российского общества.

Чтобы получить дополнительные цифры реальной статистики в интересующем нас аспекте, можно приближенно просчитать этнический состав в процентном отношении среди учащихся выпускных классов по нескольким последним годам. Он будет существенно отличаться от общей официальной статистики по мигрантам.

Если воспользоваться самым примитивным антропонимическим анализом и проанализировать фамилии выпускников школ некоторых городов ХМАО, чьи общеклассные выпускные фото можно найти в интернете, то картина получается примерно следующая: на начало 2000-х годов приходилось в среднем две-три фамилии типично восточного происхождения на класс, в последние годы порядка 30 процентов, а среди мальчиков существенно больше. Даже из этого несложно вычислить демографические тенденции, их динамику и перспективы.

А вот, к примеру, о чем говорит доступная из публикаций статистика за последний год этнического состава учащихся по одному из городов региона – Лангепасу. Усреднив, можно озвучить следующие цифры: на 324 русских приходятся 150 учащихся из традиционно исламских регионов и Кавказа (без учета выходцев из Украины, Беларуси и некоторых иных).

Абсолютно корректные цифры трудно привести, но из имеющихся данных по национальному составу населения этого же города (за 2010 г.) и учащихся старших классов городских школ (за 2013 г.) уже ясно, что процент соотношения русских и мусульман в школах минимум на 15-20 процентов выше в сторону мусульман, чем русских и мусульман, в целом проживающих в городе: исламского населения и выходцев из Кавказа 20-25 процентов от общего количества жителей, а в образовательной среде – порядка 40%… Аналогичная статистика будет вполне применима ко всему региону.

Эта разница и определена быстро развивающимся молодежным приоритетом со стороны мусульманского населения. Повторимся: процесс этот неизбежный, закономерный и соответствует общеизвестным демографическим тенденциям.

Для справки: если взять статистику по всей Тюменской области, то наиболее высокий процент мигрантов из исламских регионов приходится на ХМАО – минимум 15%, порядка 200 тыс. человек (всего населения 1,5 млн.). Для некоторого сравнения: на перепись 1979 года — чеченцев 250, азербайджанцев 1260, узбеков 216, таджиков 94, лезгин 216, русских 423 792; на перепись 2010 года — чеченцев 6889, азербайджанцев 26307, узбеков 9970, таджиков 9793, лезгин 13335, русских 973 978. Диаспора чеченцев увеличилась в 27 раз, азербайджанцев в 20 раз, узбеков в 46 раз, таджиков в 104 раза, русских в 2,3 раза. К примеру, количество таджиков и узбеков от переписи 2002 до 2010 увеличилось почти вдвое. Для сравнения динамика баланса и роста особо крупных диаспор: на 1959 год русских было 89813, татар 2938, башкир 91; на 2010 год татар стало в 37 раз более – 108899, башкир в несколько тысяч раз – 35421, русское население за данный период увеличилось в 10 раз. Чтобы избежать спекуляций, важно конечно помнить, что русские – коренное население, и его демографические метаморфозы носят иной характер, нежели приток мигрантов, но общие тенденции приведенной статистики заставляют задуматься. Сорок-пятьдесят лет – это очень немного для столь серьезных подвижек населения небольшого региона, заложенные сегодня демографические пропорции на века определят будущее страны, но, судя по цифрам, это может быть уже другая страна…

Что важно отметить в ракурсе нашей темы: возрастной и иной баланс трудоспособных и нетрудоспособных граждан в среде коренного населения совершенно несравним с тем же балансом внутри общества мигрантов. Едут обычно здоровые, активные люди, при этом духовно и психологически подготовленные к освоению новых земель. И к определенному противостоянию. Если в таком ракурсе условно вычислить некий средний КПД (коэффициент полезного действия) аборигенов и приезжих, то чисто количественная демографическая разница может просто потерять свое значение. Особенно если учесть известные «народные» пагубные пристрастия коренного населения. Если при этом еще иметь в виду, какие колоссальные силы придает идейно-религиозное обоснование миграции и ассимиляции на новом месте, и религиозное же вдохновение (а мы говорим о народах мусульманских), то ситуация очень непростая.

Большая политика – это долгосрочные прогнозы. Вот как комментирует свои претензии на российские территории один из исламских авторитетов: «Мы все равно победим Россию – рождаемостью». И это уже правда.

Замена на радикальный

Повсеместная тенденция замены в российских регионах (и активно в ХМАО) того, что принято называть «традиционным исламом» на радикальный – очевидна. Но, говоря о традиционном исламе, необходимо иметь в виду одну важную деталь: понятие «традиционный» всегда имеет определенную историко-географическую привязку, говорить о «традиционном» исламе применительно ко всей Западной Сибири – сегодня вряд ли правомочно, «традиционный» он для известных юго-восточных регионов СНГ или России, для некоторых сибирских районов (Тобольск, к примеру), но никак не в целом для русского Севера. Да, древняя Югра была частью Сибирского ханства Кучум-хана до победы в 1581 году Ермака и присоединения этих земель к Москве, но после этого произошла массовая христианизация населяющих их народов и последующие века коренным образом изменили облик этой страны. При этом мы говорим о современных индустриальных районах, имеющих свою обособленную историю. Ислам в Сибири связан преимущественно с татарским этносом, но при переписи населения 2010 года только 3 процента проживающих в Тюменской области этнических татар идентифицировали себя как «сибирские татары». «Традиционное» исламское общество Югры – это в абсолютном большинстве потомки мигрантов и сами те, которые в составе интернациональных бригад приехали осваивать северные недра еще в рассвет СССР, когда ни о каком исламе, как и в целом о религии, не могло быть и речи. Но православные церковки там уже были, что и тогда было естественно для региона с преобладающим русским населением (1939 год – 73 % русских и 2, 4 % татар). А люди тех десятилетий, составившие основу мусульманской общины современной Югры, совершенно иные по своей духовной организации – культуре, этике, пониманию веры и самой России (что важно!), нежели исламские мигранты 2000-х. Искреннее миролюбие и единство того общества было просто уникально относительно воинствующего актуального мира, и сегодня те добрые чувства еще играют свою роль. Но с новыми переселенцами – все совсем иначе: они приехали осваивать чужую страну.

Я подробно останавливаюсь на этом вопросе потому, что доктринальное обоснование «древнего ислама» в этом регионе сегодня нужно именно радикалам. Тогда в известной логике мы «оккупанты», а они возвращают «свое». Уже сегодня имеют место однозначно неадекватные обращения к Патриарху Кириллу с требованием «покаяться» за «уничтожение мусульман исламской Сибири». России было бы только выгодно действительно твердое и не поддающееся на провокации религиозных реакционеров общество сибирских татар-мусульман, ислам которых принципиально отличается от ислама Кавказа и Средней Азии, даже внутри одного исповедания (татары – сунниты), своей умеренностью и неагрессивностью.

В актуальной же ситуации понятие «традиции» еще можно отнести к архаичному укладу старшего поколения исламских семей, но, как правило, у «пассионарных» (по выражению Л.Гумилева) переселенцев и эта особенность быстро размывается, а в молодежной среде просто сходит на нет. Но только не в данном случае – здесь нет «нет», здесь благоприятная почва для формирования исключительно агрессивного ислама по отношению к «аборигенам» – русскому населению. И чувствует себя исламская молодежь завоевателями, нисколько не скрывая этого.

Мир, в котором религия тесно связана с политикой, наиболее подвержен неожиданным радикальным переменам, меняется и сам «традиционный ислам». В качестве примера можно привести одно из событий последнего времени. Абсолютное большинство мусульман России и СНГ – сунниты, и здесь традиционно сложились наиболее добрососедские отношения. Собственно так же, как между Россией и ближневосточными странами с превалирующим суннитским населением. Но некоторое время назад духовный лидер суннитского ислама шейх Юсуф Кардави объявил Россию «врагом номер один». Совершенно неожиданно даже для части профессионалов-наблюдателей. А шейх Кардави – ведущий в арабском мире теолог и духовный авторитет, руководитель «Международной ассоциации мусульманских ученых». По мнению известного израильского экс